Архив архангельского литературного журнала «Двина», сложенный стопой, образует увесистый «золотой» фолинат.
В срезе - будто годовые кольца, разные по толщине, согласно погодным условиям финансирования.
Но само дерево - цельное, сортовое. Пронизано волокнами множества тем.
В сердцевине - тема деревни.
И просто деревни, места временного пребывания на земле определенного рода-племени, в нашем случае северо-русского.
И деревни как Космоса со своим первым Днём творения и Концом света.
Эпична история любого поселения от крика младенца в семье первопроходцев до смертного всхлипа последней старухи на остывшей печи.
Над пустынным местом, оставшимся после деревни, витает лёгкое облако, собранное из капелек душ всех когда-то живших здесь.
У этого облака две стороны: светлая, улыбчивая, и тёмная, грозовая.
Там в вечном, неразлучном единении парят и деревенский праведник, и злодей, язычник и христолюбец, тароватый и лихоимный, трезвенник и гуляка, стяжатель и бессеребреник.
Случается, тень от этого облака накрывает землю, тогда чуткий глаз художника усматривает в бликах лица когда-то живших. Ухо слышит голоса. Нос чует запахи. Руки тянутся потрогать...
В таких прозрениях рождаются лучшие и «деревенские», и «городские» страницы в журнале «Двина».
Авторы различаются не столько по именитости, сколько по интонации.
Слышатся под обложками журнала и слёзные, горестные «бабьи» голошения по утерянному раю, и резкие оценочные речи пророков, и бесшабашные, частушечные восклики.
Протопоп Аввакум, академик Ломоносов, писатели Борис Шергин, Фёдор Абрамов, Владимир Личутин, Степан Писахов, Михаил Попов, Сергей Кириллов, поэты Николай Рубцов, Александр Росков, Александр Логинов и многие, многие другие, будто бы все когда-то пожили в этой общей горнице, образ которой из года в год, из номера в номер дополняется новыми подробностями и смыслами.
В бесконечном ряду персонажей можно различить полюса характеров.
Вот покладистые терпеливцы, а вот необузданные вольнолюбцы... За каждым - своеобычные авторы их породившие и выпестовавшие.
С. Кириллов в своём романе выставил напоказ рассудительных «уйдомлян», у В. Личутина с пера сорвался «анархист». Рядом стоят чинные, пристойные персонажи Б. Шергина и озоруны С. Писахова. Выглядывает из-за их спин страстотерпец-паломник А. Роскова и неистовый великий помор М. Попова. Безбашенный морячок Н. Рубцова растягивает меха гармошки, что не нарушает покоя тихих странниц М. Аввакумовой, и не заглушает «бойкий колоколец» Е. Кузьминой.
Тут и шукшинские чудики были бы ко двору, и завиральщики В. Белова.
И взирающий на них с осуждением абрамовский трудяга Михаил Пряслин.
Сотни авторов, тысячи персонажей родных и по духу, и по крови населяют литературные чертоги «Двины». Гул стоит от множества голосов. Слышится «говоря» уйдомлян, которую С. Кириллов намеренно подаёт в чистом виде, как бы записав на диктофон и потом расшифровав. Звукопись у него - основное художественное орудие для достижения сердечного отклика читателей. Тут и личутинский фольклорно-авангардный язык переливается всеми красотами. (Если слово «лёд» у поморов имеет тридцать два синонима, то Личутин пользуется непременно одним ему известным тридцать третьим. Он создатель не только оригинальный художественных образов, но и, одновременно, небывалой, авторской, лексики. В этом отношении он дал всей русской литературе урок на век вперед).
Исторические романы в «Двине» питаются энергиями бабьих причетов, пословиц и частушек - энергией национального здоровья. В отличие, например, от произведений Алексея Толстого, который постигал прошлое русского народа через записи в пыточных камерах.
Все эти сотни персонажей, будучи созданиями духовными, воображаемыми, и составляют душу (понятие неопределённое), той части русского народа, которая живёт в городках и деревнях дельты «Двины».
А что же большой Город?
Образы людей современного «полиса» В. Чубара тоже, без зазора, встраиваются в ряд традиционных для журнала типов. Интеллектуальные, духовидческие вещи М. Попова естественным образом ложатся на душу «Двины».
Казалось бы, редакции журнала, произрастающего в столь благодатном языковом крае, как архангелогородчина, достаточно было лишь поливать сиё дивное древо и любоваться его цветением, но она не чурается и прививок.
С немалым риском для себя пытается приживлять московские литературные сорта.
Совсем недавно читатели журнала с удивлением обнаружили в кроне «Двины» плоды творений десятка молодых столичных писателей во главе с огнедышащим литературным ветераном А. Прохановым, настолько необычные на вкус, что по прочтении вынуждены были даже заглядывать на обложку и удостоверяться, ужель та самая «Двина»?
Прививка оказалась перспективной. Экзотичность (на взгляд северянина) тем, языка и интонаций - приемлемой.
Пускай и на этой ветви «Двины» распускаются цветы, а сердцевина остаётся прежней, и тематические волокна - основополагающими. Море. Православие. Война. Патриотизм. Русский национализм. Советское величие. Жуть Гулага. Белая и Красная гвардия. История России. Литературный архив...
Какой бы породе таёжных деревьев уподобить «Двину»? Скорее всего, это - кедр. Довольно «капризное» растение. Может питаться только чистыми подземными водами и дышать свежим воздухом.
Чахнет в политизированной гари.
В модной литературной суете теряет свою целебную и мистическую силу.
Георгий СЕМЁНОВ, Москва.